РЕАКЦИОННЫЙ УБЛЮДОК
Казни родителей, пытавшихся совершить побег, не были для Лагеря 14
событием из ряда вон выходящим. Шин присутствовал на таких казнях и до, и
после повешения матери. Тем не менее он не очень понимал, что происходило
потом с оставшимися в лагере детьми этих людей. Насколько он мог видеть, никому
из них больше не позволялось ходить в школу.
Но для него сделали исключение.
Возможно, лагерные власти отправили его обратно в школу, потому что он
доказал свою верность. Но возвращение оказалось нелегким.
Неприятности начались сразу после казни, когда Шин пришел с пшеничного
поля в школу и с глазу на глаз поговорил со своим учителем. Шин знал этого
человека уже два года (хотя так никогда и не услышал его имени) и считал его
человеком относительно справедливым и незлобным, по крайней мере по лагерным
меркам.Тем не менее во время этого разговора учитель был вне себя. Он хотел знать,
почему Шин рассказал о попытке побега школьному охраннику.
– Почему ты пошел к нему, а не ко мне? – орал он.
– Я хотел рассказать вам, но не смог вас найти, – ответил Шин и объяснил,
что дело было посреди ночи, а доступ в квартал, где живут учителя, для
заключенных закрыт.
– Мог бы подождать до утра, – сказал учитель.
Учитель упустил возможность получить от своего начальства поощрение за
раскрытие заговора и винил в этом Шина.
– Ты поплатишься за свое недомыслие! – прошипел он.
Когда чуть позднее в аудитории собрались все 35 учеников класса, учитель
показал на Шина пальцем и прокричал:
– Выйти к доске и встать на колени! шин простоял на коленях на
бетонном полу почти 6 часов. когда он начинал ерзать, чтобы сменить
положение, учитель бил его указкой . На второй день после возвращения в школу
Шина с остальными одноклассниками отправили на лагерную ферму собирать
кукурузу и перетаскивать ее на молотилку. Шина запрягли в тележку. По сравнению
с угольными вагонетками тележка была относительно легкой, но таскать ее за
собой нужно было, обрядившись в своеобразную упряжь с кожаной лямкой,
которая натирала еще не до конца зажившие шрамы на спине и копчике.
Совсем скоро штаны Шина насквозь пропитались струящейся по ногам
кровью.
Шин не посмел пожаловаться, ведь учитель сразу предупредил, что теперь
ему придется работать гораздо больше других, чтобы кровью и потом смыть с себя
вину за преступления матери и брата.
И в школе, и в поле ученики были обязаны просить разрешения справить
малую и большую нужду. Когда Шин впервые после возвращения из тюрьмы
попросил разрешения отлучиться в туалет, учитель ответил отказом. В результате
Шин стал терпеть во время школьных занятий, но пару раз в неделю, как правило, в
те моменты, когда его с одноклассниками отправляли работать на улице, все-таки
не удерживался и мочился прямо в штаны. На дворе была холодная зима, и Шину
приходилось работать в задубевших от замерзшей мочи брюках.
Большинство одноклассников Шин знал с 7 лет, и, хотя он был самым
маленьким в классе, другие мальчишки относились к нему как к ровне. Но теперь,
взяв пример с учителя, они начали дразнить и унижать Шина: у него отнимали еду,
били в живот и придумывали обидные прозвища. Почти все эти клички были
вариациями клейма «реакционный ублюдок».
Шин до сих пор не может с уверенностью сказать, знали ли его
одноклассники, что это именно он предал своих родных. Он верит, что его лучший
друг Хон никому об этом ничего не сказал. Как бы там ни было, его никогда не
обзывали предателем. С другой стороны, делать это было бы непатриотично и рискованно, так как все школьники под страхом наказания были обязаны стучать и
на своих родственников, и друг на друга.
До тюрьмы Шину удалось заключить в классе стратегически важный союз.
Он подружился с Хон Чжу Хё-ном, старостой класса. (Именно этот пост он
пытался выторговать для себя в ночь предательства.) Хон руководил учениками,
когда класс отправляли на работы, и был уполномочен учителем колотить и пинать
тех, кого считал лентяями и тунеядцами. Кроме того, он был самым надежным
учительским информатором и постоянно докладывал обо всем, что происходит в
классе.
Конечно, и самого Хона могли избить или на какое-то время лишить пищи,
если класс начинал филонить или не выполнял нормы. Он занимал положение,
аналогичное тому, что у взрослых заключенных называлось чагып
панчжан, т. е. бригадир. Охранники предоставляли этим бригадирам – всегда
крупным и физически крепким мужчинам – почти неограниченную власть над
подчиненными. Поскольку бригадирам приходилось нести ответственность за
любые провалы и неудачи своего отряда, они нередко вели себя гораздо более
жестко и безжалостно, чем штатные надзиратели.
После казни матери и брата Шина Хон стал следить за ним с особым
вниманием. Когда их отправили на ремонт дороги, Хон заметил, что Шин загрузил
в тачку слишком много камней. Шин раз за разом пытался сдвинуть тележку с
места, но она оказалась для истощенного подростка неподъемной.
Увидев, что к нему направляется Хон с лопатой в руках, Шин подумал, что тот
собирается ему помочь. Он думал, что Хон прикажет помочь ему сдвинуть с места
тачку. Но вместо этого Хон широко размахнулся и, ударив лопатой по спине, сбил
Шина с ног.
– Возьмись за тачку как положено, – сказал Хон.
Он пнул Шина в висок и приказал встать. Как только он поднялся на ноги,
Хон снова размахнулся и расплющил лопатой нос Шина, из которого сразу же
хлынула кровь.
После этой экзекуции даже самые маленькие и слабые начали выкрикивать
оскорбления в адрес матери Шина. С молчаливого одобрения учителя они стали
обзывать Шина и регулярно избивать его.
В подземной тюрьме Шин растерял все силы и выносливость. Снова
оказавшись в ситуации, когда надо было очень много и подолгу работать, получая
крохотные пайки, он постоянно чувствовал зверский голод.
В школьной столовой он искал лужицы разлитой капустной похлебки,
промакивал их руками, а потом слизывал с ладоней холодную, перемешанную с
грязью жижу. И в помещениях, и на дорогах, и на полях он постоянно смотрел под
ноги, разыскивая крупинки риса или просыпавшиеся бобы, рылся в коровьем
навозе в надежде выудить из него непереваренные кукурузные зерна.
Как-то в декабре, через пару недель после возвращения в школу, Шин нашел в копне соломы засохший кукурузный початок и немедленно отправил его в рот. На
его беду рядом оказался Хон Чжу Хён. Он подбежал к Шину, схватил его за волосы
и оттащил к учителю.
– Учитель, когда все трудятся, Шин просто ищет, чего бы еще сожрать.
Как только Шин рухнул на колени, чтобы попросить прощения (этот ритуал
самоуничижения он выполнял почти что инстинктивно), учитель ударил его по
голове тростью, а потом громко позвал остальных школьников помочь наказать
дармоеда.
– Идите сюда и дайте ему пощечину! – крикнул учитель.
Шин знал, что его ждет, потому что сам не единожды участвовал в
процедурах коллективного наказания. школьники выстроились перед ним в
очередь. девочки били его по правой щеке, мальчики -по левой . Ему помнится,
что только после того, как одноклассники сделали пять заходов, учитель остановил
избиение и велел всем отправляться на обед.
До заключения в секретной тюрьме и до того, как на него ополчились учителя
и одноклассники, Шин даже и не думал винить кого-то в том, что он родился в
Лагере 14.
Каждое мгновение своей жизни он посвящал поискам еды и попыткам
избежать новых побоев. Его совершенно не интересовали ни мир за пределами
лагеря, ни родители, ни история своей семьи. Если он и верил во что-то, то это
была проповедуемая охранниками концепция первородного греха. Он четко знал,
что у него, отпрыска предателей Родины, был только один шанс искупить вину (и
единственный способ не погибнуть с голоду) – это упорный и тяжелый труд.
Но теперь он исполнился яростью и ненавистью. Его еще не терзала вина за
смерть матери и брата – это придет позднее. Но месяцы, проведенные с Дядюшкой,
заставили его задуматься, пусть еще совершенно абстрактно, о мире, находящемся
за изгородью из колючей проволоки.
Шин вдруг осознал, что в мире есть много вкусной еды, которую он никогда
не попробует, много мест, где ему никогда не доведется побывать. Грязь, вонь и
серость лагерной жизни вытягивали из него все моральные силы, а в процессе
медленного и робкого познания самого себя он начал понимать, что такое
одиночество, раскаяние и желание лучшей доли.
Больше всего тогда он злился на родителей. Ведь именно из-за преступных
интриг матери ему пришлось перенести страшные пытки, думал он. Кроме того, он
винил ее и за издевательства и унижения, которым подвергали его теперь учителя и
одноклассники. Он презирал мать и отца за то, что они эгоистично совокуплялись в
трудовом лагере, не задумываясь, что произведут на свет детей, обреченных на
смерть за колючей проволокой.
На поле казни отец пытался успокоить мальчика.
– С тобой все хорошо? Тебе что-нибудь повредили? Ты видел там свою мать?
– снова и снова повторял он, имея в виду подземную тюрьму.Но Шин даже не мог ответить от охватившей его ярости.
После казни даже само слово «отец» вызывало у Шина отвращение. В те
редкие дни, когда его отпускали из школы (а происходило раз 14 в год), Шину
полагалось навещать отца. Во время этих визитов Шин чаще всего отказывался с
ним даже разговаривать.
Отец попытался извиниться.
– Я знаю, ты страдаешь оттого, что родился не у тех родителей, которых бы
хотел, – сказал он Шину. – Тебе очень не повезло, что ты родился именно у нас. Но
что теперь с этим поделаешь? Так уж все вышло.
Самоубийство всегда было одним из самых сильных соблазнов для
северокорейских зэков.
«Самоубийства в лагерях были, в общем-то, обычным делом, – писал Кан
Чхоль Хван в своих воспоминаниях о десятилетии, проведенном в Лагере 15. –
Очень многие наши соседи выбрали этот путь... Обычно они оставляли после себя
предсмертные записки с критикой режима или, самое меньшее, органов
госбезопасности... Если по правде, то их родственников наказывали тем или иным
способом независимо от того, было такое обличающее письмо или нет. Наказание
семьи было правилом, не допускающим исключений. Партия считала самоубийство
попыткой вывернуться из ее железной хватки, и если за этот фортель не мог
ответить его автор, просто нужно было найти кого-нибудь другого». (1)
По сведениям сеульской Коллегии адвокатов, Департамент безопасности
Северной Кореи сразу предупреждает узников, что за их самоубийство оставшиеся
в живых родственники будут наказаны увеличением сроков заключения.
В своих воспоминаниях о шести годах лагерей бывший подполковник Армии
Северной Кореи Ким Ён говорит, что иногда соблазн покончить с собой был почти
непреодолимым.
«Заключенные были голодны настолько, что уже не ощущали голода и
поэтому почти постоянно находились в полубредовом состоянии», – писал Ким.
Ким два года провел в Лагере 14, а потом был переведен в находящийся на
противоположном берегу реки Тэдонган Лагерь 18, тюрьму для политических, где
не так лютовали охранники и где зэки могли чувствовать себя чуть посвободнее.
Ким говорит, что в попытке раз и навсегда избавиться от голодных
галлюцинаций, преследовавших его в Лагере 14, он прыгнул в ствол угольной
шахты. Рухнув на дно шахты, израненный Ким чувствовал не столько боль, сколько
горькое разочарование:
– Я жалел, что не нашел более верного способа положить конец этим
неописуемым мукам. (2)
Хотя жизнь Шина после казни матери и брата превратилась в сплошные
страдания, о самоубийстве он никогда всерьез не задумывался.
По его разумению, между зэками, поступавшими в лагерь с воли, и теми, кто
родился внутри него, существовала фундаментальная разница. Многие из прибывающих теряли волю к жизни, убитые контрастом между комфортным
прошлым и чудовищным настоящим, а у рожденного в лагере имелось
своеобразное преимущество: полное отсутствие каких-либо ожиданий.
В результате страдания Шина никогда не превращались в безысходность. У
него не было надежд, которые он боялся бы потерять, не было прошлого, которое
стоило бы оплакивать, не было даже гордости, за которую нужно было бы постоять.
Он не чувствовал себя униженным, когда приходилось слизывать с пола похлебку.
Не стыдился просить у охранников пощады. Не чувствовал угрызений совести,
когда предавал товарища, чтобы получить еды. Это были вовсе не мотивы для
самоубийства, а обычные способы выживания.
Учителей из школы Шина редко переводили на другую работу. За семь
проведенных в школе лет он знал только двух учителей. Но через четыре месяца
после казни матери и брата Шину повезло. В одно прекрасное утро учитель,
который издевался над ним сам и подталкивал к тому же его одноклассников,
пропал.
Глядя на его сменщика, было трудно подумать, что он окажется менее подлым
и жестоким человеком. Подобно остальным охранникам, он был грубоватым
мужчиной лет 30, никогда не называл своего имени и требовал, чтобы школьники,
обращаясь к нему, отводили глаза и опускали голову. В памяти Шина он остался
точно таким же холодным, отстраненным и авторитарным человеком, как и все
прочие надзиратели.
Тем не менее он, казалось, не был заинтересован в том, чтобы Шин умер от
недоедания.
К марту 1997 года, т. е. приблизительно через четыре месяца после
освобождения из подземной тюрьмы, Шин и впрямь оказался на пороге голодной
смерти из-за преследований со стороны учителя и одноклассников. Не заживали и
ожоги на спине. Из открытых ран все время сочилась кровь. Он становился все
слабее, часто не выполнял нормы, результатом чего становились новые наказания
голодом, избиения и еще большие потери крови.
Новый учитель начал водить Шина в школьную столовую после завтраков,
обедов и ужинов. Там он давал Шину съедать остатки и объедки. Иногда он тайком
приносил Шину еду. Кроме того, он стал следить, чтобы Шина отправляли на
относительно легкие работы и чтобы по ночам ему доставался теплый кусок пола в
школьном общежитии.
Не менее важно и то, что он запретил одноклассникам Шина бить его и
отнимать у него еду. Со временем они перестали и издеваться над его мертвой
матерью. Староста класса Хон Чжу Хён, некогда ударивший его по лицу лопатой,
вскоре снова стал его другом. Шин набрал вес, а ожоги на спине наконец зажили.
Возможно, учитель просто пожалел измученного мальчишку. Настолько же
возможно, что старшие чины из лагерной охраны прознали, что мстительный
учитель изводит верного им стукача. Возможно, новому учителю просто приказали сделать так, чтобы мальчик выжил.
Шин так и не узнал, что стало причиной такой заботы со стороны этого
человека. Но он совершенно уверен, что без его помощи он бы наверняка погиб.
ГЛАВА 10
НАСТОЯЩИЙ РАБОЧИЙ
Пищу на место работы доставляли тракторами. В прицепах привозили горы
кукурузной каши и дымящиеся бочки капустной похлебки. Шину было уже 15.
Вместе с тысячами других зэков он работал на строительстве плотины ГЭС на реке
Тэдонган, с юга ограничивающей территорию Лагеря 14. Это был настолько
важный и срочный проект, что государство позволило себе трижды в день обильно
кормить своих рабов. Кроме того, охранники даже разрешали рабочим, среди
которых было около 5000 взрослых зэков и пара сотен учеников из лагерной школы,
ловить в реке рыбу и лягушек.
Впервые в жизни Шин целый год мог наедаться до отвала.
Правительство решило, что лагерю с длинной высоковольтной изгородью и
целым комплексом заводов, выдающих на-гора военную форму, стеклянную посуду
и цемент, срочно нужен надежный автономный источник электроэнергии.
– Эй! Эй! Эй! Она падает! Падает!
Прокричал эти слова Шин. Он подносил бадьи с раствором и вдруг заметил,
что только что поставленная железобетонная стена дала трещину и начала
рушиться. Прямо под ней заканчивала строительство другой стены группа из
восьми зэков.
Он крикнул изо всех сил, но было уже поздно. Все рабочие нижней бригады –
трое взрослых, три 15-летние девочки и двое мальчишек такого же возраста –
погибли. Тела некоторых были раздавлены до неузнаваемости, надзиратель,
руководивший рабочими на этом участке, после несчастного случая даже не
остановил работы. в конце смены он просто приказал избавиться от тел. Горы
Северной Кореи изрезаны большими и малыми реками с очень сильным течением. Их потенциал в смысле гидроэнергетики настолько велик, что до разделения
Корейского полуострова 90% электричества поступало именно с Севера. (1)
Но правительство клана Кимов не смогло создать и поддерживать в
работоспособном состоянии надежную энергетическую сеть, привязанную к ГЭС,
многие из которых находились в труднодоступных горных районах. Когда в 1990-х
Россия прекратила поставки дешевой нефти, встали все работающие на топливном
мазуте городские ТЭС. Почти вся страна погрузилась во тьму. На большей части
Северной Кореи света нет до сих пор.
На ночных спутниковых фотографиях Корейского полуострова КНДР похожа
на черную дыру, расположенную между Китаем и Южной Кореей. Энергии не
хватает даже на бесперебойное освещение Пхеньяна, в котором живет обласканная
режимом элита. В феврале 2008 года, когда я провел три дня и две ночи в Пхеньяне,
освещая выступления Нью-Йоркского филармонического оркестра, властям
удалось обеспечить электричеством почти весь город. Но после их завершения его
снова отключили.
В свете этого становится понятно, почему с 1990-х одной из самых
приоритетных государственных задач считается возведение больших и малых ГЭС.
На данный момент их существует уже несколько тысяч, и все они построены почти
вручную, с использованием самых примитивных технологий и рабского труда
заключенных.
Кроме возможности оттянуть экономический коллапс, эти ГЭС сулили
правящему семейству еще и идеологическую выгоду. Как гласит предание,
созданное агиографами Ким Ир Сена, его самым важным интеллектуальным
достижением была гениальная философия чучхе , утверждающая, что
достичь величия нация может, только опираясь на собственные силы и
самостоятельно обеспечивая себя всем необходимым.
Как объяснял Великий Вождь:
Установление чучхе, если вкратце, означает умение быть властелином
революции и реконструкции своей страны. А это означает: крепко держаться
независимой позиции, отвергать зависимость от других, пользоваться
собственными мозгами, верить в собственные силы, проявлять революционный дух
самостоятельности и, таким образом, при любых обстоятельствах брать
ответственность за решение собственных проблем на себя. (2)
Но все это, конечно, почти что невыполнимо в стране с таким качеством
власти, как в Северной Корее. Она всегда зависела от подачек иностранных
государств, и если такие вливания прекратятся, династия Кимов, скорее всего,
падет. Даже в самые лучшие годы страна не могла прокормить себя. В Северной
Корее нет нефтеносных районов, а экономика ее никогда не была способна
генерировать денежные средства, достаточные для закупок необходимых количеств
топлива или продуктов питания.
Без помощи Китая, который противостоял США и другим западным участникам конфликта и вынудил их пойти на перемирие в патовой ситуации,
КНДР непременно проиграла бы Корейскую войну и как государство исчезла бы с
политической карты мира. До 1990-х ее экономика держалась на плаву только
благодаря субсидиям СССР. С 2000 по 2008 год Северную Корею спасала Корея
Южная, покупая себе определенные гарантии мирного сосуществования
гигантскими бесплатными поставками удобрений и продуктов питания, а также
щедрыми финансовыми вливаниями.
С тех пор Пхеньян стал все сильнее зависеть от Китая в области
товарообмена, продуктовой помощи и поставок топлива. Красноречивым
свидетельством растущего китайского влияния является тот факт, что за несколько
месяцев до состоявшегося в 2010 году официального объявления Ким Чен Ына
преемником Ким Чен Ира больной и немощный Ким-старший дважды ездил в
Пекин, где, по словам дипломатов, испрашивал одобрения своих планов передачи
власти.
Несмотря на суровую реальность, КНДР продолжает провозглашать опору на
собственные силы в качестве необходимого условия движения страны к широко
разрекламированной цели – стать «великой, процветающей супердержавой» к 2012
году, т. е. к столетнему юбилею Ким Ир Сена.
Прикрываясь этой утопической целью, правительство регулярно поднимает
массы на выполнение убогих проектов. Государственная пропаганда бывает весьма
креативной. Так, массовый голод получил название «Трудный поход» и превратился
в патриотическую битву, победу в которой народ должен был одержать, начав жить
в соответствии с девизом: «Перейдем на двухразовое ежедневное питание».
Весной 2010 года, когда нехватка продовольствия снова приняла угрожающие
масштабы, государство объявило кампанию «возвращения на землю» и убеждало
жителей городов переехать в деревню и заняться сельским хозяйством. Горожане
должны были стать перманентным подкреплением в «битве за рис», ежегодной
кампании, в ходе которой на два месяца весной и на два месяца осенью на
сельхозработы отправлялись сотрудники госучреждений, студенты и солдаты.
Зимой горожанам предписывалось собирать свои фекалии (и фекалии соседей),
чтобы использовать их в качестве удобрений в посевную. Среди прочих
патриотических проектов, в которые должны в едином порыве включиться
народные массы, можно назвать такие, как «Даешь более продуктивное
рыбоводство!», «Повысим продуктивность козоводства и увеличим площадь
пастбищ в соответствии с решениями Партии!» или «Вырастим рекордный урожай
подсолнечника!». Реализовывались все эти программы в лучшем случае с
переменным успехом, особенно если говорить о чрезвычайно непопулярных
попытках заманить горожан в деревню и заставить их заниматься изнурительным
крестьянским трудом.
Понятно, что при строительстве дамбы на территории Лагеря 14 проблем с
мотивацией масс не возникло.Как помнит Шин, вскоре после объявления охранниками новой «акции
трудового энтузиазма» по постройке ГЭС тысячи зэков были перемещены с фабрик
во временные бараки на берегу реки Тэдонган. Шина с одноклассниками тоже
переселили на стройплощадку, в 6 км к юго-востоку от центра лагеря.
Строительство ГЭС – которая, судя по спутниковым снимкам, представляет
собою возведенную поперек широкой реки огромную железобетонную плотину с
турбинами и водосбросами, расположенными ближе к северному берегу, – велось
круглосуточно. Самосвалы подвозили цемент, песок и камень. Но за все время Шин
видел на стройке всего один дизельный экскаватор – основным инструментом были
голые руки, лопаты и ведра.
Шину и раньше доводилось видеть, как умирают люди – от голода, болезней,
экзекуций и казней, но здесь смерть стала неотъемлемым элементом строительства.
Катастрофа, повлекшая самые большие потери, произошла вскоре после
начала полномасштабных работ. В июле 1998 года, в сезон дождей, пронесшаяся по
реке Тэдонган волна половодья смыла и унесла с собой несколько сотен взрослых
рабочих и помогавших им школьников. Шин видел, как они скрываются в воде, с
закрепленных на берегу лесов, куда он затаскивал ведра с песком. Его отрядили
опознать и захоронить тела погибших учеников.
Он помнит, что на третий день после наводнения он нес на спине раздутое
девичье тело. Сначала оно висело мешком, но вскоре окоченело, растопырив руки и
ноги. Чтобы затолкать труп в узкую, вырытую вручную могилу, ему пришлось
силой выпрямлять конечности девочки. в ходе устранения последствий
паводка шин соревновался с товарищами по школе в количестве
обнаруженных утопленников. за каждый найденный труп надзиратели
премировали их одной или двумя порциями риса . Широкая и бурная река
Тэдонган не замерзает зимой, и это позволяло вести строительство круглый год без
остановок. В декабре 1998 года школьникам приказали выйти на мелководье и
очистить дно реки от валунов и крупных камней. Не вытерпев жуткого холода и не
спросив разрешения у охранника, они в какой-то момент вышли на берег.
– Только попробуйте! Все сдохнете с голода, понятно?! – рявкнул
надзиратель.
Дрожа от невыносимого холода, ребята вернулись в ледяную воду.
Школьников на стройке использовали в основном в качестве чернорабочих.
Например, они подносили стальные прутья, а взрослые скручивали их бечевкой или
проволокой в арматурную решетку. Потом арматуру устанавливали в опалубку,
заливали бетоном, и плотина, блок за блоком, поднималась все выше. Перчаток
школьникам не выдавали, и зимой их руки нередко примерзали к стальным
стержням.
Шин вспоминает «урок мужества и стойкости», который получил от
охранника его одноклассник Бён Сун Хо, пожаловавшийся на плохое самочувствие.
– Высунь язык! – приказал надзиратель.Потом он велел мальчику прижать язык к покрытой инеем арматурине. Только
через час с лишним заплаканному, плюющемуся кровью Сун Хо удалось оторвать
язык от ледяной железки.
Работа на строительстве ГЭС была делом очень опасным, но Шин был от нее
в полном восторге.
Прежде всего, там хорошо кормили – не слишком вкусно, но обильно. Свои
трапезы на стройплощадке Шин до сих пор считает самыми счастливыми
мгновениями детства и отрочества. Он набрал вес, потерянный в подземной
тюрьме, и снова стал жилистым и выносливым работником. Он стал не хуже
других справляться с работой. Он снова поверил в свою способность выжить в
любых обстоятельствах.
Кроме всего прочего, Шин почувствовал некоторую толику свободы. В летнее
время сотни школьников спали на улице, под большим тентом. В свободное от
работы время (и в дневные часы) им разрешалось гулять. За трудовые успехи Шин
был отмечен старостой класса и получил награду в виде разрешения четыре раза
сходить с ночевкой к отцу. Однако, поскольку они с отцом так еще и не
помирились, Шин навестил его всего однажды.
В мае 1999-го, когда подошла к концу его учеба в средней школе, он
проработал на строительстве ГЭС уже около года. Вообще-то, школа была всего
лишь общежитием для малолетних рабов, из которого его посылали то на прополку,
то на сбор камней, то на стройку. Но выпуск из школы означал, что ему
исполнилось 16, что он стал взрослым представителем трудового класса и должен
получить постоянную работу.
Почти 60% одноклассников Шина получили направление в шахты,
славившиеся высокой смертностью в результате обвалов, взрывов и газовых
отравлений. Через 10–15 лет многие шахтеры зарабатывали антракоз – болезнь
«черных легких». В большинстве своем они умирали лет в 40, а то и раньше. Шину
было ясно, что путевка в шахту равнозначна смертному приговору.
Решал, кого куда послать, учитель Шина, тот самый, кто двумя годами ранее
спасал ему жизнь. Учитель сообщал о назначениях, не объясняя своего решения.
Как только учитель делал очередное объявление, подростков забирали новые
хозяева – фабричные мастера, бригадиры шахтеров или руководители
сельхозпредприятий.
Хон Чжу Хён получил направление в угольные шахты. Больше Шин его
никогда не видел.
Мун Сен Сим, девушку, в 11-летнем возрасте лишившуюся в шахтах
большого пальца ноги, отправили на текстильную фабрику.
Хон Сен Чо, друг детства Шина, некогда подтвердивший, что это он донес на
мать с братом, и спасший его, таким образом, от дальнейших пыток, тоже
отправился в шахты. С ним Шин тоже никогда больше не встретится.
Если в распределении рабочих мест и существовала какая-то логика, то Шин ее так и не понял. Он считает, что дело было в личных предпочтениях учителя,
который надежно скрывал свои эмоции. Может, учитель симпатизировал Шину.
Может, пожалел. А может, ему просто приказали приглядеть за парнем. Шин мог
только строить догадки.
Так или иначе, учитель снова спас ему жизнь. Он послал его работать на
свиноферму Лагеря 14, где двести мужчин и женщин растили сотен восемь свиней,
разводили коз, кроликов, кур и держали небольшое поголовье коров. Корм для
животных выращивали на полях вокруг фермы.
– Шин Ин Гын, ты направляешься в животноводческое хозяйство, – сказал
ему учитель, – трудись там изо всех сил.
В Лагере 14 не было другого места, где можно было бы постоянно воровать
столько еды.
ГЛАВА 11
РАЙ НА СВИНОФЕРМЕ
|ин трудился там отнюдь не изо всех сил. Бригадиры, бывало, поколачивали
его и других отстающих, но, как правило, не Ш очень сильно и уж ни в коем случае
не до смерти. Свиноферма оказалась для Шина райским садом посреди Лагеря 14.
Иногда ему даже удавалось тайком подремать во время рабочего дня.
Порции в столовой были такие же, как на цементном заводе, текстильной
фабрике или в шахте. Да и еда была ничуть не вкуснее. Зато в промежутке между
походами в столовую Шин мог подкрепиться молотой кукурузой, которой он
кормил поросят с ноября по июль. С августа по октябрь, когда его отправляли на
прополку и сбор урожая, он закусывал той же кукурузой, капустой и прочими
овощами. Время от времени бригадиры приносили на поле котелок, зажигали под
ним огонь, и тогда все ели от пуза.
Ферма стояла вдалеке от реки, в получасе ходьбы от школы. Женщины с
детьми ходили на ферму из поселка для семейных, остальные жили в общежитии.
Спали на полу, но никаких издевательств, конфликтов и драк здесь не было. Шину
даже не приходилось бороться за теплый кусок бетонного пола – он спал
спокойным и здоровым сном.
На ферме ежегодно забивали около 50 свиней. Как зэк, Шин не имел права
есть свинину или мясо других выращенных на ферме животных, потому что оно
предназначалось исключительно охранникам и их семьям. Однако зэкам иногда
удавалось стащить немного мяса. Запах жарева мог привести к побоям и
50-про-центному сокращению пайка, и поэтому они съедали ворованную
свинину сырой . На ферме Шин не позволял себе ни думать, ни говорить, ни даже
мечтать о мире за пределами лагеря. Никто не вспоминал о казни его матери и
брата. Охранники не просили стучать на других зэков. Злоба, обуявшая Шина после
смерти матери, сменилась безразличием. Период работы на ферме – с 1999 по 2003
год – он называет «периодом отдыха и покоя».
Но за пределами лагеря жители Северной Кореи не знали ни отдыха, ни покоя.
Голод и наводнения середины 1990-х практически уничтожили
централизованную плановую экономику страны. Окончательно рухнула
государственная распределительная система, кормившая большинство граждан
КНДР еще с 1950-х. В стране бешеными темпами начал расти черный рынок.
Торговать чем придется были вынуждены 9 из 10 семей. (1) Все больше
северокорейцев тайком пробираются через границу в Китай в поисках пропитания,
работы, товаров для торговли или возможности перебежать в Южную Корею. Ни
Китай, ни КНДР не сообщают точных цифр, но по некоторым оценкам количество
таких экономических мигрантов составляет от нескольких десятков до 400 тысяч.
Ким Чен Ир делал попытки пресечь этот хаос. Его правительство
организовало целую сеть новых лагерей для «челноков», нелегально пересекающих
границу. Но, возвращаясь из Китая с партиями галет и сигарет, они просто
откупались от вечно голодных солдат и пограничников. Железнодорожные станции,
подпольные рынки и темные переулки крупнейших городов переполнились
умирающими от недоедания скитальцами. Детей-сирот, наводнивших эти злачные
места, стали называть «странствующими воробушками».
Шин тогда ничего об этом не знал, но полицейское государство уже шло
трещинами от зародившегося в народных массах капитализма, челночной торговли
и необузданной коррупции.
Самых тяжелых последствий голода конца 1990-х удалось избежать благодаря
помощи со стороны США, Японии и Южной Кореи. Но именно она породила в
стране класс рыночных торговок и странствующих коммерсантов, которые на всем
долгом пути Шина в Китай будут помогать ему пищей, жильем и ценными
советами.
В отличие от остальных государств, получавших гуманитарную помощь,
Северная Корея требовала исключительного права на транспортировку продуктов.
Эти требования выводили из себя США, как самого щедрого донора, а также
делали абсолютно бесполезными все технологии мониторинга поставок,
применяемые по всей планете работниками Всемирной Продовольственной
программы ООН, чтобы убедиться, что помощь достигла тех, кому
предназначалась. Тем не менее, понимая катастрофичность положения и учитывая
количество голодающих, Запад проглотил эту горькую пилюлю и между 1995-м и
2003 годами направил в Северную Корею продукты питания на несколько
миллиардов долларов.
Все эти годы перебежчики из Северной Кореи рассказывали, что видели
«гуманитарный» рис, пшеницу, кукурузу, растительное масло, сухое молоко,
удобрения, лекарства, зимнюю одежду, одеяла, велосипеды и прочие товары,
входившие в состав помощи, на лотках рыночных торговцев. В снятых на рынках
фотографиях и видеозаписях часто можно было увидеть мешки с зерном, на
которых красовалась надпись «Подарок от американского народа».По оценкам независимых аналитиков, бюрократам, партийным функционерам
и другим представителям правительственной элиты удалось присвоить почти 30%
гуманитарных поставок. Чаще всего они перепродавали продукты частным
торговцам за доллары или евро, а доставку осуществляли на служебных машинах.
Сами того не подозревая, богатые страны-доноры практически накачали
адреналином чахлый мирок северокорейской уличной торговли. Даже
высокопоставленные чиновники не устояли перед соблазном зашибить деньгу на
воровстве, в результате чего частные рынки вскоре превратились в основной
экономический двигатель страны.
Именно существование частных рынков, на сегодняшний день
обеспечивающих жителей КНДР львиной долей продуктов, делает, по мнению
экспертов, вероятность повторения катастрофического голода в стиле 1990-х
невысокой.
Тем не менее эти рынки не смогли ликвидировать проблему голода и
недоедания как таковую. Мало того, они, судя по всему, только усугубили
социальное неравенство, углубив пропасть между теми, кто научился торговать, и
теми, кто этого сделать не смог.
В конце 1998 года, за несколько месяцев до того, как Шин получил
направление на свиноферму сотрудники Всемирной Продовольственной
программы (ВПП) провели исследование питания детей на 70% территории
Северной Кореи и выявили недостаточный рост или вес почти у двух третей
обследованных. Эти показатели вдвое превышали аналогичные цифры по Анголе, в
которой в тот момент только близилась к концу длительная гражданская война, и
правительство Северной Кореи пришло в ярость, когда данные были опубликованы
в открытых источниках.
Но и через 10 лет, когда частные рынки в Северной Корее окончательно
прижились, качество питания детей и стариков в госучреждениях почти не
улучшилось. Это было установлено в ходе проведенного ВПП исследования, на
которое власти КНДР были вынуждены согласиться, потому что оно было одним из
обязательных условий поставок продовольствия.
– Дети были печальны и до предела истощены. Это было душераздирающее
зрелище, – сказала мне одна из сотрудниц ВПП. Она принимала участие в
аналогичных инспекциях со второй половины 1990-х и пришла к выводу, что голод
и хроническое недоедание остались главной проблемой практически на всей
территории Северной Кореи, даже несмотря на повсеместное распространение
частной рыночной торговли.
Еще в результате этих инспекций было установлено, что в окраинных
провинциях КНДР, т. е. там, где живут в основном представители «враждебного
класса», от голода и сопутствующих ему заболеваний страдает втрое или вчетверо
больше людей, чем в Пхеньяне и его окрестностях.
После массового голода правительство было вынуждено повысить закупочные цены на сельхозпродукцию. Легализация частных крестьянских
хозяйств (2002 г.) позволила увеличить приток сельхозпродуктов на рынок. Тем не
менее Ким Чен Ир так и не стал сторонником рыночных реформ. Его правительство
называло их «ядовитой пилюлей с медовой оболочкой».
«Для нас важнее всего решительно пресечь деятельность капиталистических
и антисоциалистических элементов, – писала пхеньянская партийная газета «Родон
Синмун». – Стоит только допустить проникновение империалистической
идеологической и культурной отравы в наше общество, как даже самая
несокрушимая вера рухнет под напором вражеского штыка, как размокшая
глиняная стена».
Расцветающий в городах и городках Северной Кореи «низовой» капитализм
ослаблял железную хватку правительства на повседневной жизни общества и не
приносил почти никакой выгоды государству. Дошло до того, что Ким Чен Ир
выразил свое недовольство ситуацией, сказав во время одного из своих
выступлений:
– Если откровенно, то у государства нет денег, тогда как частники
сосредоточили в своих руках почти два годовых бюджета страны. (2)
Государство пошло в контратаку. В рамках кампании «Армия прежде всего»,
официально провозглашенной Ким Чен Иром в 1999 году, Народная армия Кореи, т.
е. больше миллиона солдат, которых нужно кормить трижды в день, занялась
конфискацией.
– Солдаты подгоняли к сельхозкооперативам грузовики и просто забирали
все, что им нужно, – рассказал мне в Сеуле сотрудник Корейского института
экономики сельского хозяйства Квон Тхэ Чжин.
На крайнем севере страны, крестьянское население которого считается крайне
неблагонадежным, военные, по его словам, забирают почти четверть выращенных
зерновых. В других областях страны конфискации подлежит 5 – 7% урожая.
Военные также следят за сбором урожая, чтобы пресечь воровство.
Почти перманентная оккупация сельхозкооперативов военными породила
коррупционный бум. По словам того же специалиста, руководители хозяйств платят
военным, чтобы те закрывали глаза на крупномасштабные хищения продуктов.
Как говорят перебежчики, между группировками коррумпированных военных
нередко возникают споры, заканчивающиеся драками и даже перестрелками. В
2009 году буддистская гуманитарная организация «Добрые друзья» сообщала, что
один из солдат, расквартированных в государственном сельхозпредприятии, был
зарезан серпом во время дележа неучтенной кукурузы.
Отрезанный от внешнего мира, Шин ничего не знал об уличной
преступности, коррупции и нелегальной миграции между городами, которая
меньше чем через два года поможет ему выбраться из страны. Оказавшись на
горной ферме, которая была по сути лагерем внутри лагеря, он просто проживал
последние годы отрочества, стараясь не привлекать к себе внимания, ни о чем не думать и концентрировать всю свою энергию на воровстве еды. Самым ярким
воспоминанием из этого периода его жизни стало очередное наказание. Шина
поймали, когда он жарил краденые свиные потроха, избили, на пять дней лишили
питания и на три месяца вдвое сократили паек. Встретив на ферме свое 20-летие,
Шин был уверен, что ему удалось попасть в место, где можно будет спокойно
состариться и умереть. Но райская жизнь внезапно закончилась в марте 2003 года,
когда Шина неожиданно перевели на швейную фабрику, где две тысячи женщин и
пятьсот мужчин в тесноте, суматохе и постоянном стрессе шили армейскую форму.
Фабричная жизнь была нелегка. Снова приходилось любыми способами
выполнять производственные планы. Снова доносить. Снова наблюдать, как
охранники насилуют работниц.
Но кроме всего этого, на фабрике окажется еще и новичок, прибывший из
Пхеньяна. Он учился в Европе и какое-то время жил в Китае. Он-то и расскажет
Шину, что он упускает, оставаясь в лагере.
Комментариев нет:
Отправить комментарий